©1993г. В.А. Туманов

Однако дефицит права и правосознания в стране имеет и более отдаленные корни, которые уходят в историю Российского государства.

Всю совокупность современных и исторических факторов, обусловливающих юридический нигилизм, в ее системном обобщении еще ждет своего исследователя. Задача данной статьи значительно скромнее. Речь пойдет лишь о течениях общественной мысли России конца XIX — начала XX вв., отразивших этот дефицит права и волей или неволей способствовавших ему.

Американский исследователь общественной мысли в России указанного периода А. Валицкий пришел к выводу о том, что праву в ней не повезло. В России право отвергалось "по самым разным причинам: во имя самодержавия или анархии, во имя Христа или Маркса, во имя высших духовных ценностей или материального равенства".

Первая реакция на сказанное - несогласие. Как же так? Разве не отцы судебной реформы 1864 г. совершили одно из самых крупных юридических преобразований XIX в.? Разве в России в этот период не сложилась сильная юридическая наука на уровне самых высоких мировых стандартов? Разве юридические профессии не играли значимую роль в жизни российского общества? Все это так. Но, с другой стороны, пожалуй, ни в одной развитой стране мира не было столько идеологических течений, отмеченных печатью антиюридизма, а в лучшем случае - безразличия к праву. Попытаемся конкретизировать это утверждение.

Было бы большой ошибкой видеть в славянофильстве причуды группы консерваторов, пытавшихся заменить слово "галоши" на "мокроступы". Раздвоенность русской общественной мысли на западников и антизападников - ее константа. И в последующем вплоть до наших дней на идеологической арене постоянно присутствовали разнообразные варианты, предлагавшие стране особые, "самобытные" пути развития и при этом (что особенно важно для нас) право всегда оказывалось на задворках, в лучшем случае чем-то второстепенным.

Обратимся к левому крылу общественной мысли — к ярким представителям которого принадлежат А.И. Герцен и др. и "политико-правовые учения" которых в нашей литературе аттестуют как демократические и передовые. Таковыми они, очевидно, были, но вот были ли они правовыми?

Понятие "политико-правовое учение" неточно тем, что возводит в ранг правовых и такие учения, в которых право или отсутствует, или предстает в качестве придатка, подчас достаточно жалкого, к взглядам на государство, политику, власть. Рассматривать юридическую мысль как придаток политической — примерно то же самое, что видеть в праве лишь инструмент государства и политики.

Хотя в программных документах народнических организаций (как и позднее в программных документах социал-революционеров и социал-демократов) содержался ряд демократических требований, тем не менее можно утверждать, что в целом идеология и практика народничества (так же как идеология и практика социал-революционеров и социал-демократов) невысоко оценивали право. Все, что было связано с правом, интересовало их преимущественно в той мере, в какой это способствовало или, наоборот, мешало революционным установкам.

Разумеется, антиправовой была позиция экстремистского крыла народничества, а тем более анархистских и близких к ним течений. Если согласиться с И.А. Бердяевым в характеристике русского сознания как сознания крайностей, одной из которых является дух анархизма, то не следует недооценивать влияние этих течений. В отношении права, как и государства, они бескомпромиссны. В "Программе международного социалистического альянса" М.А. Бакунин требовал немедленной отмены "всего того, что на юридическом языке называлось правом, и применения этого права". Он же утверждал, что для торжества свободы надо отбросить "политическое законодательство". В отрицании конституции теоретик анархизма как бы солидаризировался со славянофилами и их последователями. И совсем по-аксаковски звучит бакунинское изречение в его книге "Государственность и анархия": "Немцы ищут жизни и свободы своей в государстве; для славян же государство есть гроб".

Автор исследования о Бакунине (не в упрек ему будет сказано, книга вышла в канун перестройки) посчитал в бакунинской критике права положительным то, что она "способствовала изживанию в среде рабочих и революционной молодежи иллюзий, связанных с надеждой достичь социалистического благоденствия исключительно с помощью всеобщих выборов в парламент и принятия надлежащих законов".

"Способствование изживанию" и без того не столь великих правовых и конституционных иллюзий, чем усиленно занимались и правые и левые, ничего хорошего России не принесло.

Как ни резко звучат последние слова, они справедливы. Если систематизировать все высказывания писателя о праве, правосудии, юридических профессиях и науке, то получится неплохое обвинительное заключение. А на склоне лет Л.Н. Толстой в "Письме к студенту о праве" высказался предельно кратко, назвав право "гадким обманом". Закон и совесть для писателя — понятия альтернативные и даже полярные; жить нужно не по закону, а по совести.

По мнению известного юриста и политического деятеля В.А. Маклакоиа, известного своими трудами по истории русской общественной мысли, "ни на какую другую деятельность, кроме разве военной. Толстой не нападал так настойчиво и постоянно, как на судебную". Впрочем, в этом он не был одинок. В русской литературе подобное отношение к суду (а во многом и к праву, и к закону) получило достаточно широкое распространение. Известный писатель М. Алданов так писал об этом: "В русской литературе есть немало симпатичных убийц, но нет ни одного симпатичного адвоката... Она не любила суд вообще и в его изображении обычно шла "по линии наименьшего сопротивления". В двух знаменитейших романах о нем в "Братьях Карамазовых" и в "Воскресенье" происходит судебная ошибка".

"Вехи". Несомненно, что представители русской религиозной философии Н.Н. Бердяев, С.Н. Булгаков и др., объединившиеся в авторский коллектив получившего широкую известность сборника "Вехи", обладали высокой правовой культурой. И тем не менее общая мировоззренческая позиция авторов "Вех" отмечена печатью антиюридизма.

В предисловии к сборнику эта позиция сформулирована так: "Признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития в том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства".

Поскольку право есть "внешняя форма общежития", "начало политического порядка", то сколько-нибудь существенного интереса для представителей религиозной философии оно не имеет и вольно или невольно изгнано из числа ценностей духовной жизни, призванных обеспечить успех общественного строительства. Оно не удостоено быть в одном ряду с христианскими идеалами, православной соборностью, нравственным началом и т.п.

Характерно, что даже Б.А. Кистяковский, единственный защитник права в сборнике, делал существенные уступки своим философским коллегам. Право, писал он, "не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня". Право для Кистяковского — лишь внешняя свобода, обусловленная общественной средой и потому относительная. Она куда ниже рангом безотносительной внутренней духовной свободы. Но Кистяковский хотя бы признает, что эта внутренняя свобода зависима и от права, он понимает опасность "кризиса правосознания" и недооценки социальной роли права. Но в сборнике он одинок.

На страницах не менее известной книги "Из глубины. Сборник статей о русской революции", где примерно тот же круг авторов, но и в "Вехах" попытался осмыслить "то ни с чем не сравнимое морально-политическое крушение, которое постигло наш народ и наше государство". На страницах того же сборника Н.А. Бердяев резко обрушился на "толстовский анархизм". Он писал: "Толстой оказался выразителем антигосударственных, анархических инстинктов русского народа. Он дал этим инстинктам морально-религиозную санкцию". Однако в том, что касается права, различия между Толстым и Бердяевым не столь существенны. Ведь и Бердяев ставил нравственные и христианские заповеди куда выше права.

Чтобы у читателя не сложились слишком мрачные представления, напомним еще раз о том, что в России в конце XIX — начале XX вв. существовало сильное либеральное течение, которое вело активную деятельность в защиту права, конституционализма, правовой государственности. Юридическая наука находилась на уровне самых высоких мировых стандартов, возросла роль юридических профессий. Но в стране с огромным, исторически образовавшимся дефицитом правосознания, низкой правовой культурой, активным антиюридизмом в духовной жизни этого оказалось мало.

Антиправовой морализм. После того "правового урока", который получила наша страна в ходе социалистического строительства, сегодня мало кто решится поставить под сомнение высокую социальную роль права и предсказать его "отмирание". Юридического нигилизма немало, но он осуждается. Идея правового государства достаточно прочно вошла в общественное сознание и определяет многие ориентации.

Это не означает, что на идеологическом уровне (не говоря уже об обыденном сознании) преодолены все те предубеждения и стереотипы, которые мешают достаточно полному пониманию роли права, его социального потенциала. В числе таких предубеждений — одномерное представление о праве лишь как средстве наказания и разрешения конфликтов, отождествление права и закона и т.д. Сюда может быть отнесен и подход к праву, названный "антиюридическим морализмом". При этом подходе право предстает как второстепенное, нижестоящее по отношению к "нравственным началам". В сущности речь идет о продолжении и развитии "веховской" линии.

В известной брошюре А.И. Солженицына "Как нам обустроить Россию" имеется такой категорически сформулированный вывод: "Нравственное начало должно стать выше, чем юридическое".

"Чистая атмосфера общества, увы, не может быть создана юридическими законами", — пишет Солженицын, и здесь он прав. Более того, хаотичная, бессистемная активность законодателя в при благих его намерениях может принести не меньше вреда, чем пользы. Вместе с тем напрашивается встречное утверждение: "Общество не может иметь чистую атмосферу, если оно не имеет достаточной правовой основы". И может ли современное общество, желающее функционировать на прочной демократической правовой основе, обойтись без развитых юридических профессий, что Солженицын не без презрительного оттенка именует "юрократией"?

И другому, также в чем-то верному высказыванию Солженицына может быть противопоставлено встречное утверждение. Он пишет: "Государственное устройство второстепенное самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве допустимы любые добропорядочные структуры. При людском озлоблении и шкурничестве невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности, это проявится при любом строе". Но разве мы не были свидетелями того (и это прекрасно описано самим Солженицыным), как государственный тоталитарный строй ломал нравственные качества народа, более того, создал новый тип людей — "советского человека". Понадобилось совсем немного времени (даже без полной смены поколения), чтобы государственное устройство диктатуры пролетариата коренным образом изменило "воздух человеческих отношений".

Один из критиков просвещенного консерватизма (так он именует взгляды Солженицына) пишет: "Не это ли пренебрежение правом в пользу высших нравственных соображений — типичная черта тоталитарных режимов и давнишняя, запущенная беда российской государственности". Насчет тоталитарных режимов автор не угадал, а что касается российской государственности- — и, добавим от себя, общественной мысли,— здесь с ним можно согласиться. Мы вовсе не хотим поколебать тот высокий пьедестал, на который вознесена в творчестве А.И. Солженицына нравственность. Менее всего мы склонны недооценивать огромную роль нравственного и духовного начал в жизни общества и спорить с Солженицыным, когда он требует жить не по лжи, когда говорит, что "кроме прав человек нуждается отстоять и душу". Более того, право — во всех его проявлениях — как нормативная система, движение общественных отношений, правосудие должно быть пронизано нравственностью. Внутренняя моральность права — одно из важных условий его эффективности. Право вовсе не претендует на то, чтобы в системе социальных ценностей стоять выше нравственности. Однако социальные схемы, отодвигающие право на задний план, делающие его чем-то второстепенным, в истории нашего общества пока ничего кроме вреда не приносили.